История русской словесности - Страница 2


К оглавлению

2

К сожалению, новая книжка г. Шевырева представляет обильные доказательства на то, что он еще доселе не умеет возвыситься до понимания того, что человек может действовать по убеждению, что мысль, сознание правды может быть таким же двигателем человеческих поступков, как и всякие другие самые практические расчеты. Например, что может быть проще того факта, что я спорю против мнения, несогласного с моим, что я осуждаю направление, которое считаю ложным? Г-н Шевырев этого не понимает; по его мнению, когда я не хочу согласиться с ним, что черное – бело, то я непременно имею тут какие-нибудь особенные виды. Вследствие таких понятий он начинает меня убеждать: для чего вам хочется доказать, что черное – черно? какая вам будет беда, ежели я успею кого-нибудь уверить, что оно не черно, а бело? разве мало других цветов, определением которых вы можете заняться? и пр. Невероятно, чтоб ученый профессор мог иметь такие понятия; но что же делать? – он их действительно имеет… Вот его слова: «Поле нашей науки так обширно, что нуждается во множестве деятелей: если бы было их вдесятеро более против наличного числа, на всех бы доставало работы. Из чего же мы спорим? что мы делим? из чего мешаем друг другу?» (пред., стр. X). Видите, какие соображения: если Белинский критиковал г, Шевырева, если гг. Буслаев, Забелин и пр. восставали против его мнений, так это делали они из боязни, чтобы он не отбил у них работу, из торговой конкуренции!! И после таких заявлений г. Шевырев осмеливается еще толковать в том же предисловии о бескорыстной любви к науке!!

В дополнение представленных уже данных относительно личного характера г. Шевырева как писателя укажем следующие факты. На стр. XXII предисловия он приходит в восхищение от «Истории русской цивилизации» г. Жеребцова, говоря, что она «проливает новый свет пред всем просвещенным (каламбур ученого!) Западом на прошедшие, настоящие и будущие судьбы нашего отечества»; а несколько строк ниже говорится, что г. Жеребцов многое взял из «Истории словесности» г. Шевырева «а главное – из нее заимствовал основное свое воззрение на христианское просвещение древней Руси». Итак, свет г. Жеребцова – заимствованный, то есть, говоря метафорически, – г. Жеребцов есть в некотором роде луна просвещенного Запада, а солнце-то его есть г. Шевырев. Гм!..

На стр. XXIII предисловия г. Шевырев считает нужным оправдаться пред публикой – не в том, что решается снова выступить с продолжением своих лекций (как следовало бы ожидать), а в том, что это продолжение так замедлилось. В оправдание он приводит разные труды свои «на пользу университета, младших товарищей по науке и студентов» и, кроме того, намекает еще на какие-то «душевные скорби, борьбу с судьбою, великое и трудное дело жизни», в которые он должен отдать отчет только богу. Наконец, в извинение себе ставит автор и то, что «работает без предшественников в этом деле, которые могли бы облегчить ему построение целого и разработку подробностей». Между тем по самым примечаниям в книге г. Шевырева видно, что он весьма много пользовался исследованиями преосвященных Макария, Филарета, профессора Горского и др. Кроме того, нельзя не заметить, что большая часть книжки г. Шевырева состоит из красноречивого пересказа житий святых русских; жития же эти давно уже обработаны не менее красноречивым пером А. Н. Муравьева, того самого, который у г. Жеребцова отличен наименованием шамбеляна. Соображая все это, необходимо приходишь к мысли, что отзыв г. Шевырева – просто неблагодарность к его предшественникам.

Характер общих понятий г. Шевырева, неизлечимо-мистический, виден также из примеров, подобных следующим. Говоря о железных дорогах и телеграфах, он признает их пользу вот по каким основаниям: «В этих явлениях чувствует и сознает человек осязательным образом свое духовное назначение и предвкушает, так сказать, на земле то совершенное уничтожение времени и пространства, которое ожидает его в будущей жизни» (стр. XXVIII). Это, так сказать, ординарный академик и профессор поэтизирует…

В другом месте (стр. XX) г. Шевырев доказывает, что знания и промышленность процветали в древней Руси ибо в ней был «искусный и опытный кормщик Антип Тимофеев». Серьезно… Вот слова ученого мистика: «Как же из древней Руси, при отсутствии всякой промышленности, всякого знания, объяснить искусного и опытного кормщика Антипа Тимофеева, которому мы, в рогах Унской Губы, обязаны спасением жизни Петра?» Как же это объяснить, в самом деле? Мы думаем, что материал для объяснения могут г. Шевыреву доставить в этом случае описания путешествий к различным диким островитянам.

Внося мистицизм во все явления действительной жизни, даже самые уродливые, г. Шевырев доходит до того, что не стыдится давать следующее объяснение кликушам:

...

Мы все знаем, с каким благоговением русский человек преклоняет свою голову перед налоем евангельским и внемлет понятному громогласному слову благовестия; мы знаем, с каким внутренним трепетом он сретает, во время литургии, песнь ежехерувимскую, и как глубоко чувствует свое недостоинство, когда священник, приступая к св. причащению, из алтаря возглашает миру: святая святым! В эти три мгновения божественной литургии каким-то особенным трепетом бьется сердце благочестивого русского. Здесь надобно искать первого объяснения тому психологическому явлению, которое известно в нашем простом пароде между женщинами под именем кликуш! (стр. 108, примеч. 6).

Признаемся – если б этот пассаж был написан не г. Шевыревым, которого благочестие не подвержено сомнению, а кем-либо другим, то мы приняли бы его за самую неприличную насмешку…

2